Павел
ФОКИН

– Как возник замысел этой книги?

– Эта работа стала для меня неожиданной, ибо я специалист по литературе ХIХ века – диссертацию я защищал по Достоевскому. Правда, в последнее время, когда я работал над серией «Классики без глянца», диапазон моих интересов значительно расширился. Получив предложение от Ольги Мироновны Зиновьевой написать биографию Александра Александровича, я уже не испугался того, что это не мой герой – не мое время, не моя эпоха.

– С другой стороны, я – современник Зиновьева. Младший, конечно, но всё же 40 лет у нас общие. Я родился и вырос в советское время, и мне многое памятно и понятно. К тому же я никогда не был сугубо академическим ученым, который всё время сидит в своем «кабинете» – в своем Достоевском. Я интересовался широким кругом тем: и современной литературой, и литературой русской эмиграции, и творчеством разного рода неофициальных писателей. Хотя Зиновьев, признаюсь, ни как писатель, ни как публицист не был мне близок. Солженицын, например, волновал гораздо сильнее.

– Но судьба повернулась неожиданно. В 2007 году в Государственном литературном музее во время работы над выставкой, посвященной памяти Александра Зиновьева (годовщина смерти, 85-летие со дня рождения), я познакомился с Ольгой Мироновной. Тогда же я внимательно прочел автобиографию Зиновьева – замечательную книгу «Исповедь отщепенца». С Ольгой Мироновной мы подружились, и время от времени она приговаривала: «Вот бы и Зиновьева “без глянца” издать!» Я улыбался, а потом вдруг поступило приглашение от Ольги Мироновны и «Молодой гвардии» – отказать мне было очень сложно, если не сказать невозможно. К тому времени масштаб личности Зиновьева – ученого, философа, писателя, художника – меня увлек, и написание его биографии стало для меня как для профессионала вызовом.

– Какими источниками вы пользовались? С одной стороны, если учитывать вашу дружбу с Ольгой Мироновной, недостатка в них у вас, очевидно, не было. С другой стороны, близость героя к дню сегодняшнему наверняка рождала определенные трудности.

– Да, как ни странно, писать биографию Достоевского или Пушкина сегодня гораздо проще. Есть не только удаленность, но и история изучения – наработанные материалы, опубликованные, откомментированные, проверенные документы. Что касается современников, которые были свидетелями недавних событий, то их память может оказаться ненадежной. Конечно, я обращался к людям, которые были близки к Зиновьеву в разные периоды его жизни. В первую очередь это родственники. Очень ценным было для меня общение с его младшим братом – Алексеем Александровичем, который поведал мне важные детали детства героя, быта его семьи. Многое я понял из общения с дочерьми Александра Александровича – Тамарой, Полиной, Ксенией. О роли Ольги Мироновны можно было бы написать отдельную книгу.

– Но рассказы, воспоминания – это хоть и важный источник, но очень специфический. Природа человеческой памяти такова, что искажения неизбежны. Свидетельства очевидцев надо проверять и подкреплять дополнительными материалами. Нужно было найти документальные подтверждения тех событий, о которых мне рассказывали. Даже то, о чем писал Александр Александрович в автобиографии, нужно было проверить – для биографии того уровня, который предполагает серия «ЖЗЛ». Большая работа была проведена мной в архивах: это и Центральный государственный архив города Москвы, и Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ), и Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Много уникальных материалов обнаружил я в Центральном архиве Министерства обороны – мне удалось восстановить не только по дням, но и по часам и минутам практически весь боевой путь Зиновьева. Важной была работа в архиве Российской академии наук, где хранятся материалы Института философии РАН, в стенах которого Зиновьев проработал более двадцати лет. Наконец, большой удачей обернулась работа в архиве МГУ, где сохранились и студенческое личное дело Зиновьева, и аспирантское. Последнее было особенно важно, потому что защита кандидатской диссертации Зиновьева в 1954 году стала, по признанию современных специалистов, переломным событием в советской философии ХХ века. Она стала почти легендарной. Это было новое слово, изменившее парадигму мышления. Найти стенограмму защиты Зиновьева было чрезвычайно важно, и в книге я постарался максимально использовать этот материал.

– Над биографией Зиновьева вы работали четыре года. Что было самым сложным?

– Зиновьев. Во-первых, логик – создатель собственной комплексной логики, новатор, издавший десять монографий и около сотни статей. Непрофессиональному логику, мне нужно было это как-то отразить – и содержательно, и биографически. Несколько раз я честно пытался прочитать эти книги, но, открывая, тут же в ужасе закрывал – основой текста были символические знаки, иногда соединенные какими-то русскими словами. Пришлось искать решение этой проблемы. Думается, в конце концов, мне удалось с этим удовлетворительно справиться.

– Во-вторых, Зиновьев – автор более двадцати романов, каждый по несколько сотен страниц. Их как минимум нужно было прочитать. Но дело даже не в объеме, а в специфике этих произведений. Романы Зиновьева взрывают традиционную поэтику. Они не имеют линейного сюжета, привычной интриги. Это – целые панорамы советской и вообще человеческой жизни. И каждое слово концептуально, каждое предложение максимально содержательно.

– В-третьих, Зиновьев – самобытный социолог, создавший свою логическую социологию. Это более десяти томов, которые тоже нужно было осмыслить.

– Наконец, он – художник. Причем его карикатуры и его живопись можно считать двумя самостоятельными явлениями. Их тоже требовалось эстетически и интеллектуально осмыслить.

– Но самое главное и сложное – нужно было собрать всё воедино, ведь Зиновьев работал над своими разнообразными трудами одновременно. Не стоит думать, что, приходя в институт, он занимался логикой, переступая порог института, шел в компанию интеллектуалов, там обсуждал свои социологические идеи, а возвращаясь домой, садился за роман. Нет, всё его многогранное творчество было взаимосвязано; всё это находилось в голове одного человека.

– Что уж говорить об уникальной жизненной позиции Зиновьева, который сформулировал ее так: «Я есть суверенное государство». «Я не коммунист и не антикоммунист, я не демократ и не антидемократ. Я сам по себе, я – зиновьевец. Моя задача – понять мир», – говорил он. Его позицию трактовали по-разному. Так, в 1970–1980-е он числился у нас в рядах антикоммунистов, в Европе же его книга «Феномен западнизма» рассматривалась как антизападническая. На самом деле он никогда не был «анти», но наше мышление – особенно в политизированные моменты истории, вроде перестройки, – любит навешивать ярлыки. С одной стороны, Зиновьева называли если не гением, то яркой личностью, с другой – считали странным. Сначала он пишет книгу «Коммунизм как реальность», где «обличает» коммунистическую систему, а буквально через два года – «Нашей юности полет», где говорит о значительной роли Сталина в русской истории и о необходимости осмыслить эту роль и признать ее значимость. Согласиться с такой постановкой вопроса было очень трудно для той части читателей, которая, вслед Солженицыну, воспринимала Сталина исключительно как убийцу, тирана, деспота. И Зиновьеву, посмевшему подумать о Сталине с объективных позиций, как о крупной исторической личности, сильно досталось от либералов. Его зачислили в ренегаты диссидентства. Он, впрочем, сам себя диссидентом никогда не числил. Зато коммунисты тут же зачислили его в свои ряды. Зиновьев же всегда был самостоятельным.

– Как давно состоялось ваше знакомство с «ЖЗЛ»?

– Как и всякий интеллигентный человек, я познакомился с этой серией в детстве. Я вырос в семье университетского преподавателя, поэтому, естественно, книги «ЖЗЛ» в нашем доме были.

– Серия «ЖЗЛ» привлекала меня своей широтой; это было своеобразное окно в мир, благодаря которому я узнавал о людях, событиях, эпохах – через книги «ЖЗЛ» шло расширение сознания и кругозора. Даже если имя на обложке мне мало что говорило, я с интересом брал книгу в руки, так как был уверен, что я не впустую потрачу время.

– Что касается конкретных книг, то в детстве самой запоминающейся стала для меня биография Че Гевары. Из более поздних сильное впечатление произвели на меня «Марина Цветаева» Виктории Швейцер, «Набоков» Алексея Зверева. Очень глубока и сильна биография Льва Толстого – начинал ее тот же Зверев, а завершил мой научный руководитель Владимир Туниманов. Эта книга стала новым словом в науке. В начале 2000-х мне запали в душу биографии Рембо и Верлена, написанные Пьером Птифисом.

– В последнее время я был занят работой над Зиновьевым и сознательно не отвлекался на чтение книг иной тематики. Сейчас буду наверстывать. Меня ждет книга «Василий Львович Пушкин», подаренная ее автором, замечательным пушкинистом Натальей Михайловой. Очень хочу прочесть «Леонида Леонова» Захара Прилепина и «Катаева» Сергея Шаргунова. Для меня Леонов и Катаев – два главных писателя в русской литературе ХХ века, и мне интересно, как они представлены в «ЖЗЛ». Тем более что авторы их биографий – сами незаурядные литераторы и личности. Обязательно прочту биографию Валентина Распутина, написанную Андреем Румянцевым. Его книга о Вампилове получилась замечательной! И это далеко не полный список того, что привлекает меня среди книг «ЖЗЛ».

Сергей Коростелев
12.08.2016