«ДЕТЕКТИВНОЕ АГЕНТСТВО»
АЛЕКСАНДРА КУЛАНОВА

– Расскажите, пожалуйста, о ваших родителях.

– Я вырос в простой семье: мама была медсестрой, трепетно любившей книги и приучившей читать меня; папа – отличным инженером, умным, смекалистым, с явными конструкторскими способностями. Я и сейчас считаю, что по сравнению с инженерами – людьми, которые умеют строить машины, – гуманитарии вроде меня в интеллектуальном смысле вторичны.

– Вы окончили Ярославское высшее военное финансовое училище, служили в воздушно-десантных войсках… Трудно представить, что всё это предвещало карьеру востоковеда, журналиста, писателя.

– Я сам не понимаю, как это произошло… Да, после училища я служил в 106-й гвардейской Тульской воздушно-десантной дивизии, а позже был переведен в Москву, в Школу прапорщиков ВДВ, откуда и уволился в запас с должности помощника начальника школы в воинском звании капитана. Еще в училище, а затем во время службы в Туле заинтересовался Японией относительно серьезно – насколько это было возможно в тех условиях. Даже написал реферат по восточной философии. Естественно, я занимался рукопашным боем, который в тульской разведроте называли почему-то айкидо, и метал сюрикэны, ножи и лопатки в мишени, построенные нашими боевыми пловцами прямо в казарме. Со временем интерес к Японии вышел за рамки боевых искусств. Я начал читать книги,  изучать страну, увлекся, и как-то само собой получилось, что несколько лет спустя я оставил службу и подался в журналисты (в училище я четыре года был редактором «Боевого листка» – это была мощная закалка). Стал корреспондентом московского журнала «Япония сегодня», затем перешел в систему МИД России, в журнал «Дипломат», и уже оттуда поехал учиться в Японию.

– Когда, при каких обстоятельствах и (наверное, ключевой вопрос) как быстро освоили вы японский язык? Владеете им в совершенстве? Действительно ли он настолько сложен для русского человека – или иероглифы не должны нас пугать?

– Увы, по-хорошему я его так и не освоил. Мне достаточно моего уровня владения языком для жизни в Японии, но я совсем не переводчик. Ни о каком совершенстве речи идти не может. Но это не из-за того, что язык сложный, а по той причине, что я никогда себя переводчиком и не видел. Я говорю, в крайнем случае – могу сделать письменный перевод, но вообще это не мое призвание. Ну, а желающих стать японистами иероглифы пугать точно не должны – они учатся. Надо лишь очень захотеть.

– Можно ли сказать, что вы любитель всего японского? Или есть что-то, что прельщает вас в Японии не слишком – может, литература; может, кухня?..

– Да, конечно, в некотором роде я япономан. И как раз кухня занимает в списке моих пристрастий одно из первых мест. Впрочем, я люблю эту страну во многих ее проявлениях: ее традиционное искусство, современную архитектуру, дизайн, многое другое… А вот насчет литературы вы правы: в свое время я много читал ее, но сейчас она кажется мне слишком однообразной и предсказуемой.

– Как вам удалось поступить в аспирантуру Токийского университета?

– Я подал заявку и сумел получить грант Японо-российского центра молодежных обменов, после чего на год отправился в Токио изучать механизмы формирования государственных имиджей России и Японии. В стране я бывал и раньше, что, конечно, облегчило выполнение задачи – но не сильно. Это был жутко тяжелый и невероятно интересный год, который изменил всю мою жизнь. По его итогам мы с будущим профессором В. Э. Молодяковым опубликовали книгу «Россия—Япония: имиджевые войны».

– В 2003—2007 вы принимали активное участие в издании ряда журналов, посвященных Японии. Что это были за проекты и почему они закрылись?

– Сразу замечу, что никаких преференций с японской стороны я никогда не получал, а после выхода той книги – и подавно… Дело было так: осознав, что мои знания по теории и практике государственного имиджмейкинга никого не интересуют, я обратился к другим темам. Мы делали самый популярный в то время интернет-ресурс о Японии в Рунете – Japon.ru. Позже я работал в журналах, посвященных японским боевым искусствам – «Додзё» и «Будокан». Но я был лишь автором и редактором. Издателями были совершенно другие люди, и во всех случаях они приходили к выводу, что дальнейшая работа над моими проектами не только убыточна, но и бесперспективна. И закрывали их.

– На вашем счету – организация и проведение первого в России международного симпозиума по боевым искусствам под эгидой ООН. Что это была за идея? И что – за мероприятие?

– Совершенно верно. Во время работы над спортивными журналами мы с единомышленниками, точнее – «единочаятелями» (мне кажется, это слово более точно отражает суть наших взаимоотношений) решили, что наше понимание японских боевых искусств стоило бы попытаться донести до читателей, да и вообще обсудить, пусть в узкой, но понимающей аудитории. Мы узнали, что аналогичное мероприятие уже проводилось под эгидой ООН в Японии, а мы – чем хуже? Собрали специалистов из России, Японии, Беларуси и Великобритании в Москве, получили поддержку Института востоковедения РАН, информационного центра ООН в России, подготовили, на мой взгляд, интересные и абсолютно актуальные по сей день доклады, которые мы потом издали отдельно… Ну, а имело ли это какой-то, как говорят, выхлоп… не знаю – вопрос сложный.

– Владеете ли вы какими-то восточными единоборствами?

– Я занимался этим с 1986 года и до увольнения в запас из армии. Позже, как раз после проведения этого симпозиума,  снова вернулся к практическим занятиям, но уже на совершенно ином уровне. На протяжении едва ли не десятка лет ежегодно участвовал в специальных семинарах по японским единоборствам в Киото. В то время увидела свет еще одна моя книга – «Черный пояс без грифа секретности». Это довольно необычное произведение о японских будо, написанное в соавторстве с уникальным мастером и настоящим воином А. Д. Арабаджиевым. Но я всегда был больше теоретиком, чем практиком.

– Вы выступали в качестве консультанта в нескольких теле- и кинопроектах, в том числе на съемках фильма «Солнце» Александра Сокурова. Насколько это был интересный опыт?

– Это был потрясающий опыт, и я чрезвычайно благодарен Александру Николаевичу за возможность обрести его. Первый вариант сценария фильма (измененного нами до неузнаваемости) до сих пор свято храню в своем архиве. Я был восхищен трепетным отношением Сокурова к историческим консультантам, к историческим деталям фильма. После этого мне было порой невыносимо работать с режиссерами, которые мнят себя знатоками истории – а таких у нас абсолютное большинство. По счастью, есть и исключения.

– Может, теперь мечтаете самому стать режиссером?

– Думаю, уже поздно, но я точно знаю, что о многих моих героях совершенно необходимо снять фильмы – и документальные, и художественные, главное – хорошие, и мне невероятно жаль, что этого до сих пор не случилось. «Роман Ким заслуживает многих страниц в книгах и многих метров в новых фильмах», – писал Юлиан Семенов о герое одной из моих книг. Со страницами-то я худо-бедно справляюсь в меру своих весьма скромных способностей, а вот что касается метров… тут мне необходима поддержка мэтров.

– Пишете ли вы художественную прозу?

– Вы будете смеяться, но я пытался – в детстве. Первый свой роман я сжег, когда мне было 9 лет. Первые рассказы для «Пионерской правды» написал в 10—11 лет. Сейчас я понимаю, что это просто не мое, и бумагу больше не мараю.

– Подытожим: японский язык, боевые искусства, книги о разведчиках (об этом мы поговорим отдельно)… Уж извините, не могу не спросить: может, вы сам разведчик?

– В молодости хотел стать. Не сложилось по целому ряду обстоятельств, и сейчас я невероятно этому рад. Поверьте, писать о герое значительно проще, чем быть им.

– Собираете ли вы серию «ЖЗЛ»?

– Не могу сказать, что собираю, но целая полка «ЖЗЛ» у меня есть, включая издания еще советской поры. Из любимых… пожалуй, «Лев Толстой» Виктора Шкловского, «Мольер» Булгакова, книги Алексея Варламова о Шукшине, том же Булгакове и о другом Толстом – Алексее Николаевиче.

– Думали ли вы о том, что станете автором этой серии?

– Нет, и представить себе не мог.

– Тем не менее в 2016-м в «ЖЗЛ» вышла ваша первая книга – «Роман Ким».

– Да, это биография интересного писателя и разведчика уровня Зорге. По-моему, Роман Ким полностью соответствует этому понятию – «замечательный человек». Я почти случайно предложил уже готовую рукопись – и совершенно неожиданно получил согласие. Жаль, что «массовый читатель» не встретил эту книгу с должным энтузиазмом; думаю, проект «Роман Ким» попросту не раскручен, хотя это, повторюсь, история с интригой и масштабом знаменитого Зорге.

– Затем в «ЖЗЛ» вышла биография Василия Ощепкова. Не могли бы вы предельно кратко описать, что это был за человек, каков его вклад в отечественную и мировую историю?

– Родился на царской каторге, а погиб в советской тюрьме. Выпускник Токийской православной духовной семинарии, ставший профессиональным военным разведчиком. Один из первых наших нелегальных резидентов в Японии, предтеча Рихарда Зорге. Первый русский (и четвертый из европейцев) обладатель черного пояса по дзюдо; первый русский тренер, пропагандист, профессор дзюдо. Истинный создатель борьбы самбо и методики современного армейского рукопашного боя. Герой, доброе имя которого до конца не восстановлено и по сей день. Сейчас мы с единочаятелями бьемся с московскими чиновниками за установку памятника Ощепкову и мемориальной доски на доме, где он жил. Уверен, что победим – справедливость должна восторжествовать.

– «Роман Ким», «Ощепков», «Зорге. Неудобный». В чем были особенности работы над каждой из этих книг?

– Материалы для «Ощепкова» я собирал примерно 20 лет. Книгу о Зорге мне заказала «Молодая гвардия», и потому, наоборот, всё пришлось делать быстро: за год. «Роман Ким», в отличие от двух вышеназванных, книга не оконченная. Это вообще в равной степени и биография, и детектив, финальная точка в котором не поставлена до сих пор. Расследование продолжается…

Есть у трех моих героев и кое-что общее. Во-первых, все они работали в Японии, были японоведами, хорошо знакомыми с реалиями этой страны, и, по сути, книги о них – это трехтомник, который хорошо бы читать подряд. Я тоже занимаюсь Японией  и особо хочу подчеркнуть еще раз: я не разведчик, не историк спецслужб – я ничего в этом не понимаю. Мне интересны прежде всего люди, замечательные люди, японоведы, волею судеб оказавшиеся в этой стране в невероятно важный исторический период и сделавшие так много, что об этом просто нельзя забыть. Во-вторых, все три биографии написаны не только мной. Мне помогали очень многие люди – советовали, консультировали, переводили, присылали уникальные документы и воспоминания. Без них и без моего «личного редактора» М. Н. Бересневой у меня не получилось бы то, что получилось.

– Почему – «неудобный»?

– Одно из основных впечатлений от чтения документов по делу Зорге сводилось к пониманию, что этот человек высоко, но по заслугам ценил себя, и крайне редко был оценен по достоинству коллегами. Если он лишь играл роль, как это было во время его работы в качестве германского журналиста в Токио, его это мало волновало (хотя как раз немцы ценили его исключительно высоко). Хуже было, когда не доверяли свои, которым он был предан душой и телом, – от этого можно было и сорваться. Почему не доверяли? Он был неудобен. Непролетарского происхождения немец, всё делающий по-своему, да еще и добивающийся успеха, несмотря на игнорирование приказов руководства. Не стеснявшийся указывать начальникам на ошибки и недостатки в руководстве, требовавший работать исходя из чувства революционной преданности и коммунистической совести, а не потому, что «туда назначили». Кому это понравится? Когда же арестовали, немцы оказались в ужасном положении: друг посла, имевший допуск к его личному шифру, а следовательно, к высшим тайнам дипломатической переписки, – советский агент. Японцы же думали, как выкрутиться из положения, когда пришлось арестовать шпиона, представлявшего державу, с которой формально находились во вполне дружеских отношениях, а реально – на грани войны. В ужасном положении оказались и наши, замалчивавшие подвиг Зорге два десятилетия. Неудобно и сегодня: писать о его женщинах, потому что кому-то это кажется аморальным; признать, что он не знал точной даты нападения Германии на Советский Союз (в силу привычки, что знал); отдавать должное его подвигу и мириться с отсутствием музея и даже мемориальной доски.

– Путешествовали ли вы по «зоргевским» местам, когда писали книгу?

– Не просто путешествовал, а даже выпустил в 2014 году книгу под названием «Шпионский Токио. История советской разведки в топографии Восточной столицы». Три ее основные главы посвящены Токио Василия Ощепкова, Романа Кима и Рихарда Зорге. Позже на японском языке вышла моя книга «Шпионы, которые любили Токио», текст которой, к сожалению, недоступен русскоязычному читателю, а это не просто перевод «Шпионского Токио». Там добавлено несколько совсем новых глав и исправлены многие ошибки и неточности, допущенные в русском издании. Да и вообще вся история моего изучения дела Зорге началась, когда, живя в Токио, мы с В. Э. Молодяковым решили найти место, где стоял дом советского разведчика.

– Удалось ли в итоге собрать «в полях» какой-то новый материал?

– Да. Например, в «Неудобном» появились соображения относительно любви Зорге к мотоциклам, возникшие после того, как мы с моим токийским другом байкером нарезали несколько кругов по японской столице. С японским переводчиком «Шпионского Токио» мы нашли сохранившееся здание, в котором работал Зорге. В предыдущих моих работах оно, увы, было указано неверно. Теперь и эта, и некоторые другие ошибки исправлены.

– Из вашей книги мы узнали, что первую жену отца Рихарда Зорге звали Анна Керн – как одну из муз Пушкина. Этот факт был общеизвестен или раскопали его именно вы?

– Не общеизвестен, но и к своим заслугам эти «раскопки» отнести не могу. Это – дело рук бакинских краеведов, за что им большое спасибо.

– Будущий разведчик был сыном от второго брака – с Ниной Семеновной Кобелевой. Получается, Зорге был наполовину русским. Осознавал ли он это? Была ли его русскость значимой для него?

– Японцы таких людей называют «хафу», то есть «половинка», хотя на самом деле правильнее было бы «даббуру» – «двойной». Он, безусловно, знал, что его мама – русская, и поддерживал с ней связь как минимум до последней командировки в Японию, а возможно, и в ходе ее. Однако на самом деле, хотя многие авторы даже упирают на некую «внутреннюю русскость» Зорге, никаких доказательств тому, что он ощущал себя скорее русским, чем немцем, нет. До Мировой войны он четко идентифицировал себя как немца, а после стал убежденным коммунистом-интернационалистом, идея для которого была несравнимо более важна, чем происхождение.

– С осени 1933 года Зорге на постоянной основе жил в Токио. Какой отпечаток наложил на его жизнь и деятельность специфический для европейца японский климат?

– Известно, что «Рамзай» ненавидел летнюю токийскую жару и всепроникающую влажность. В книге об этом рассказано довольно подробно – на основании писем самого резидента и воспоминаний его радиста Макса Клаузена. Представьте себе процесс шифровки и передачи сообщений в наглухо закупоренной комнате при температуре около 40 градусов и абсолютной влажности. Это был своего рода токийский «хаммам» на протяжении нескольких часов: к пару еще примешивался дым, которым пытались травить злющих комаров. И так по нескольку раз в неделю…

– Зорге как журналист, японовед, специалист по сельскому хозяйству, геополитике – каков он был в этих ипостасях?

– В некоторых он был просто хорош, а в некоторых – великолепен. Зорге ведь не работал репортером, он был журналистом-аналитиком, что подразумевает очень высокую степень понимания освещаемых проблем. Ранее, в Китае, он много писал для аграрных журналов, имея степень доктора (по-нашему – кандидата) наук в области экономики сельского хозяйства, и он хорошо разбирался в дальневосточном рынке соевого шрота. В Японии же ему понадобилось глубоко вникнуть в основы японской экономики, политики, даже психологии, и равных ему европейских журналистов-японоведов было в то время немного. Сам Зорге говорил, что если бы он не стал шпионом, то стал бы ученым, японоведом.

Что касается геополитики, то это апофеоз работы Зорге. Глубокое осмысление глобальных политических процессов дало ему возможность практически на равных общаться с отцом-основателем германской геополитики Хаусхофером и давать советы его ученику – германскому послу в Японии генералу Отту; а кроме того, влиять – через своего друга и агента Одзаки – на принятие решений японским правительством принца Коноэ.

– Многих волнует тема личной жизни Зорге. Насколько я знаю, все его жены и возлюбленные были исключительно европейками. Японкой была только одна – но именно с ней связана, пожалуй, сама трогательная, трагическая, душераздирающая история…

– У Зорге было две жены, которые носили этот статус более или менее официально (бумаг, подтверждающих факт браков, не обнаружено и, скорее всего, документов таких никогда не было): немка Христиана Герлах и русская Екатерина Максимова. Возлюбленных было много – и японки в их числе. Одна из них действительно вошла в историю: девушка по имени Ханако Исии после войны добилась от властей тюрьмы, где был повешен Зорге, разрешения эксгумировать его останки. После кремации она перезахоронила их на городском кладбище, воздвигла первый памятник Зорге и написала о нем три книги (или, фактически, одну, состоящую из трех частей). Книги чрезвычайно интересные, никогда до сих пор на русский язык не переводившиеся. В ближайшем будущем это наконец должно произойти – не сомневаюсь, что Зорге откроется нам с неожиданной стороны. Да и саму Ханако нередко представляют в совершенно неверном свете. Один автор дописался недавно до того, что – ввиду незнания японских реалий и по неконтролируемости собственной фантазии – счел ее проституткой. Как говорится, кто о чем...

– На Западе из Зорге пытались слепить эдакого русского Джеймса Бонда. Импонирует ли вам такое сравнение?

– Я люблю Джеймса Бонда, а один из почитателей Рихарда Зорге, советский писатель Роман Ким, понимая важность создания романтического образа разведчика, призывал в свое время к «советскому ответу» герою Флеминга. При этом понятно, что роднят агента 007 и резидента «Рамзая» только невероятные шарм и харизма. Бонд сражался пистолетом и кулаками, Зорге – исключительно интеллектом, хотя при случае не отказывал себе в удовольствии заехать в морду особенно не понравившемуся ему типу. В результате же советским ответом на Джеймса Бонда стал Штирлиц – Юлиана Семенова на создание этого персонажа вдохновил Роман Ким, и, конечно, Штирлиц вобрал в себя ряд черт Зорге.

– Вы пишете, что точной даты нападения Германии на СССР Зорге в Москву не сообщал по одной простой причине – что он этой даты не знал и знать не мог. Откуда же возник этот растиражированный миф – что Зорге предупреждал многократно, а Сталин ему раз за разом не верил?

– Призна́юсь, что, когда я окончательно убедился, что нет – не сообщал, я не стал раскапывать историю о сотворении мифа до конца. Развенчание мифов вообще не входило в мои планы, мне надо было написать книгу на основе фактов. Факты же говорят: нет, дата 22 июня 1941 года Зорге известна не была. Он лишь писал, что война начнется в районе 15 июня (или во второй половине июня), что главный удар будет нанесен на левом фланге гитлеровской группировки. А то, что Сталин не верил… Он никому не верил, кроме себя. Зорге тут не исключение.

– Ненависть Сталина к Зорге – тоже миф?

– Видимо, да. Долгое время Сталин вообще не знал, что резидент «Рамзай» в Токио – это Рихард Зорге. Шифровки, что подавались на стол вождя, были под псевдонимом. Либо готовились документы со ссылкой на Ику Зонтера – под этим именем Зорге проходил в служебных документах Штаба РККА. Лишь на финальном этапе работы токийской резидентуры, когда стало ясно, что ее деятельность и лично фигура резидента приобретают для советского государства определяющий характер, Сталин затребовал дело Зонтера и узнал, кто такой «Рамзай» на самом деле. И, даже если он вспомнил, что в конце 1920-х годов Зорге был относительно близок к репрессированному Бухарину, это ничего не меняло. Вообще же Зорге был значительно ближе к расстрелянным Берзину и Урицкому, многим другим репрессированным разведчикам и контрразведчикам. Нельзя сказать, чтобы сам Сталин лично не доверял Зонтеру. С 1937 года – со времен массовых сталинских репрессий – Зонтеру не доверяло разведывательное начальство. Ведь это был иностранец, связанный с уничтоженными «врагами народа», имевший разрешение на игру с германской разведкой, добивавшийся подозрительно больших успехов и выходивший победителем из самых сложных ситуаций. Советское командование крайне халатно относилось к руководству его резидентурой (некоторые – важнейшие! – шифровки «Рамзая» не переводились и не докладывались руководству по нескольку месяцев!), к вопросам конспирации и прикрытия, что в результате и привело к провалу. Не личная ненависть Сталина, а сталинская система репрессий и запугивания, замены профессионалов на преданных, но необученных бездарей – словом, выражаясь современным языком, крайне неэффективный, преступный менеджмент – вот что погубило токийскую резидентуру и привело к грандиозным человеческим жертвам вообще.

– Как Зорге воспринял новость о нападении Германии на СССР? Как и с кем провел он вечер 22 июня 1941 года?

– Об этом лучше прочитать в книге. Здесь отвечу кратко: он был на грани провала.

– Казнен он был уже в конце войны – 7 ноября 1944 года. Был ли шанс спасти его?

– Теоретически шанс был, но все слухи о каких-то торгах за него с японцами, судя по документам, тоже миф. Зорге нарушил главное правило советской разведки: после ареста, изобличенный показаниями всех взятых к тому времени членов группы, он признал связь с этой самой разведкой, хотя и тщательно старался не дать понять японцам, с какой именно из спецслужб СССР он сотрудничал. Да и клеймо подозрительного агента, висевшее на нем с 1937 года, никто не снимал, так что интереса спасать его у Кремля не было.

 – Какова была судьба тех, кто входил в группу Зорге?

– Японским следствием было выявлено 35 человек, входивших в так называемое «кольцо Зорге». Некоторым представителям японской аристократии удалось избежать преследований. Кое-кому из агентов, как я понимаю, вообще удалось остаться незамеченными. Большинство же арестованных получили длительные сроки тюремного заключения и, хотя до конца войны оставалось не так уж долго, далеко не все смогли дожить до освобождения. Из основной пятерки сам Зорге и Хоцуми Одзаки, его ближайший друг и сподвижник, нештатный советник премьер-министра Японии, были повешены. При этом Зорге стал первым иностранцем, казненным в Японии по приговору суда. Югослав Бранко Вукелич умер в тюрьме от истощения, голода и холода. Японец Ётоку Мияги, страдавший туберкулезом, не дожил даже до окончания судебных слушаний. А вот приговоренный к пожизненному заключению и первый начавший говорить после ареста радист Макс Клаузен, за больное сердце которого Зорге всегда особенно волновался, благополучно дожил до 1979 года и мирно скончался на улице Рихарда Зорге в Берлине.

– Были ли у Зорге пересечения с героями других ваших книг – Романом Кимом, Василием Ощепковым?

– Роман Ким учился у Василия Ощепкова искусству борьбы и близко дружил с сотрудником японского отделения Разведупра Владимиром Константиновым, готовившим Зорге к командировке в Японию, а затем служившим каналом личной связи «Рамзая» с Екатериной Максимовой. Зорге приехал в Токио на место Ощепкова. В 1937 году были арестованы Ким и Ощепков. Первый чудом выжил, второй умер от удушья в Бутырской тюрьме. В 1938-м взяли Константинова, а в 1942-м – Максимову. Первый выжил, вторая умерла от истощения в сибирской ссылке. В 1963 Роман Ким рассказал студентам Института востоковедения о советском разведчике Рихарде Зорге. После выступления одна из сотрудниц института написала на Кима донос в КГБ, обвиняя его в прославлении «нацистского журналиста». Она ведь, конечно, не знала, что Роман Николаевич даже на склоне лет оставался одним авторитетнейших экспертов КГБ по противостоянию японской разведке. В своей последней книге он назвал Зорге «советским ниндзя».

– Напоследок вопрос банальный, но всегда актуальный: каковы ваши творческие планы?

– Надеюсь, в ближайшем будущем удастся продемонстрировать богатый фотоматериал, собранный в процессе написания моей книги о Зорге. Кроме того, при переиздании можно будет исправить некоторые мелкие ошибки, уже замеченные внимательными исследователями. Продолжается исследование / расследование чрезвычайно запутанной биографии Романа Кима. И, как я уже говорил, мы боремся за установку памятника Василию Ощепкову в Москве (эскиз уже готов, его выполнил выдающийся современный скульптор Александр Рукавишников – сам в прошлом мастер единоборств) и мемориальных досок Ощепкову и Зорге. Эскиз памятника Киму, кстати, тоже есть – его правильно было бы установить во Владивостоке, но мы не можем объяснить чиновникам, кто такой Роман Ким. Нас не слышат. Но мы будем бороться.

Сергей Коростелев
11.09.2018